1-14

14.
Злость. Такое спокойное, наивное любопытство,... Ничего не знает о войне, не умеет ее бояться. Конечно, ее же не касается! Жить в мире, где чужие смерти вошли в привычку, где все игрушечное, где-то вдали, не рядом, единственные тревоги – проверочные... А если что не так? У нее нет инстинкта выживания, или развит он слабей, она не вспомнит случаи из детства, когда нужно будет спасаться, она или запаникует, или будет слишком спокойна – и тогда Ренгар прав! Следовало обращаться к взрослому человеку, пусть даже его бы отправили в дом со странными.
- Война. – Он сделал усилие, чтобы бросить это слово небрежно, будто ничего не произошло, не рассыпалась еще башня из его идеализированного мира. Потом ускорил шаг.
- Я что-то не так сказала?
Пришлось зашагать медленней, и Гиртен уговорил сердце опять мерно забиться. «Война», от одного оброненного слова вспомнились столь частые «последние» моменты. Последний хлопок по плечу, полученный от однополченца, в следующий момент снесенного лезвием, последний полдень над сданной крепостью. Десятки «последних» отступлений. Ренгар обещает, но после последнего отступления наступает еще одно.
- Иногда многие из нас спрашивают, почему мы еще боремся. Ищут повод – пророчество, древние легенды, тайные сговоры – да что угодно! – чтобы оправдать то, что мы все еще пытаемся победить. Хотя какая там победа, через лет десять-пятнадцать мы будем желать, чтобы выжил хоть кто-то. А ничего не оказывается правильным. Очередная байка, может даже известная и популярная, но для борьбы нет никаких причин.
Ему было грустно. Он думал о древних временах, когда силы еще были более-менее равны и военные действия шли тайно и на уровне сильнейших магов, и редко происходили стычки, в которых оказывались под угрозой жизни простых людей. Ренгар говорит, что еще помнит такие времена, а на вопросы, что было до того, упрямо молчит. Но ведь явно старше!
Пожал плечами, вспомнив, с кем он и где. Что же, теперь Ренгар может быть спокоен, он немного объяснил ей про войну.
Стрей растерянно смотрела в сторону. Сказать было нечего. Горечь была каким-то новым чувством, она еще не сталкивалась с ним в жизни, но сейчас чувствовала обиду – за то, как идущий рядом подавлен, и за то, что ничем не может ему ответить.